Неточные совпадения
И точно: час без малого
Последыш говорил!
Язык его не слушался:
Старик слюною брызгался,
Шипел! И так расстроился,
Что правый глаз задергало,
А левый вдруг расширился
И — круглый, как у филина, —
Вертелся колесом.
Права свои дворянские,
Веками освященные,
Заслуги, имя древнее
Помещик поминал,
Царевым
гневом, Божиим
Грозил крестьянам, ежели
Взбунтуются они,
И накрепко приказывал,
Чтоб пустяков не думала,
Не баловалась вотчина,
А слушалась господ!
Г-жа Простакова. Подите ж с Богом. (Все отходят.) А я уж знаю, что делать. Где
гнев, тут и милость.
Старик погневается да простит и за неволю. А мы свое возьмем.
— Зачем живет такой человек! — глухо прорычал Дмитрий Федорович, почти уже в исступлении от
гнева, как-то чрезвычайно приподняв плечи и почти от того сгорбившись, — нет, скажите мне, можно ли еще позволить ему бесчестить собою землю, — оглядел он всех, указывая на
старика рукой. Он говорил медленно и мерно.
Господа свидетели, простите
гнев мой, но я предчувствовал, что этот коварный
старик созвал всех вас сюда на скандал.
Он не договорил того, чем угрожал, но даже сын, часто видавший его во
гневе, вздрогнул от страху. Целый час спустя
старик даже весь трясся от злобы, а к вечеру заболел и послал за «лекарем».
— Соберитесь с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного
старика, решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам и одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его
гнева, ни угроз, пока останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте.
Старик Бушо не любил меня и считал пустым шалуном за то, что я дурно приготовлял уроки, он часто говаривал: «Из вас ничего не выйдет», но когда заметил мою симпатию к его идеям régicides, [цареубийственным (фр.).] он сменил
гнев на милость, прощал ошибки и рассказывал эпизоды 93 года и как он уехал из Франции, когда «развратные и плуты» взяли верх. Он с тою же важностию, не улыбаясь, оканчивал урок, но уже снисходительно говорил...
Это говорил Алемпиев собеседник. При этих словах во мне совершилось нечто постыдное. Я мгновенно забыл о девочке и с поднятыми кулаками, с словами: «Молчать, подлый холуй!» — бросился к
старику. Я не помню, чтобы со мной случался когда-либо такой припадок
гнева и чтобы он выражался в таких формах, но очевидно, что крепостная практика уже свила во мне прочное гнездо и ожидала только случая, чтобы всплыть наружу.
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился
старик,
Глаза его
гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый язык:
«Поеду!» Сказать не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли, считаешь
И мать, и отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Но шум быстро приближался, дверь вдруг распахнулась, и
старик Иволгин, в
гневе, багровый, потрясенный, вне себя, тоже набросился на Птицына. За
стариком следовали Нина Александровна, Коля и сзади всех Ипполит.
Тишка только посмотрел на нее, ничего не ответил и пошел к себе на покос, размахивая уздой. Ганна набросилась тогда на Федорку и даже потеребила ее за косу, чтобы не заводила шашней с кержачатами. В пылу
гнева она пригрозила ей свадьбой с Пашкой Горбатым и сказала, что осенью в заморозки окрутят их. Так решили
старики и так должно быть. Федорка не проронила ни слова, а только побелела, так что Ганне стало ее жаль, и старуха горько заплакала.
Когда же случившийся тут князь объяснил сластолюбивому старичку, что этот самый Ихменев — отец той самой Натальи Николаевны (а князь не раз прислуживал графу по этим делам),то вельможный старичок только засмеялся и переменил
гнев на милость: сделано было распоряжение отпустить Ихменева на все четыре стороны; но выпустили его только на третий день, причем (наверно, по распоряжению князя) объявили
старику, что сам князь упросил графа его помиловать.
Однажды, когда я, по обыкновению, утром проходил по аллеям сада, я увидел в одной из них отца, а рядом старого Януша из зáмка.
Старик подобострастно кланялся и что-то говорил, а отец стоял с угрюмым видом, и на лбу его резко обозначалась складка нетерпеливого
гнева. Наконец он протянул руку, как бы отстраняя Януша с своей дороги, и сказал...
Старик как-то заморгал и, держа шапку в руках, опять забежал вперед и загородил отцу дорогу. Глаза отца сверкнули
гневом. Януш говорил тихо, и слов его мне не было слышно, зато отрывочные фразы отца доносились ясно, падая точно удары хлыста.
— Грушка! — и глазами на меня кажет. Она взмахнунула на него ресничищами… ей-богу, вот этакие ресницы, длинные-предлинные, черные, и точно они сами по себе живые и, как птицы какие, шевелятся, а в глазах я заметил у нее, как
старик на нее повелел, то во всей в ней точно
гневом дунуло. Рассердилась, значит, что велят ей меня потчевать, но, однако, свою должность исполняет: заходит ко мне на задний ряд, кланяется и говорит...
Старик понял, что миновался первый порыв его
гнева.
— Довольно болтать! — сказал он грозно, переходя от насмешливости к явному
гневу, — твои глупые речи,
старик, показали, что ты добрым будешь шутом. Надевай дурацкое платье! Вы! — продолжал царь, повернувшись к опричникам, — помогите ему; он привык, чтоб ему прислуживали!
Старик говорит все более лениво, и это очень раздражает. Мне кажется, что он стоит на кочке, а вокруг него — трясина. Рассердить его нельзя, он недосягаем
гневу или умеет глубоко прятать его.
Ахилла было опять почувствовал припадок
гнева, но обуздал этот порыв, и как быстро собрался в губернский город, так же быстро возвратился домой и не сказал Туберозову ни слова, но
старик понял и причину его отъезда и прочел в его глазах привезенный им ответ.
Они не забыли рассказать об исступленном
гневе и угрозах Алексея Степаныча за их выходки против Софьи Николавны, и все уговорились держать себя с нею при Степане Михайловиче ласково и не говорить ему прямо ничего дурного насчет невестки, но в то же время не пропускать благоприятных случаев, незаметно для
старика, восстановлять его против ненавистной им Софьи Николавны.
Она не встречала подобного человека: ее отец был
старик умный, нежный, страстный и бескорыстный, но в то же время слабый, подчиненный тогдашним формам приличия, носивший на себе печать уклончивого, искательного чиновника, который, начав с канцелярского писца, дослужился до звания товарища наместника; здесь же стоял перед ней старец необразованный, грубый по наружности, по слухам даже жестокий в
гневе, но разумный, добрый, правдивый, непреклонный в своем светлом взгляде и честном суде — человек, который не только поступал всегда прямо, но и говорил всегда правду.
Бабушка была женщина самая простая и находилась в полном распоряжении у своих дочерей; если иногда она осмеливалась хитрить с Степаном Михайловичем, то единственно по их наущению, что, по неуменью, редко проходило ей даром и что
старик знал наизусть; он знал и то, что дочери готовы обмануть его при всяком удобном случае, и только от скуки или для сохранения собственного покоя, разумеется будучи в хорошем расположении духа, позволял им думать, что они надувают его; при первой же вспышке всё это высказывал им без пощады, в самых нецеремонных выражениях, а иногда и бивал, но дочери, как настоящие Евины внучки, не унывали: проходил час
гнева, прояснялось лицо отца, и они сейчас принимались за свои хитрые планы и нередко успевали.
Благородный
старик дрожал от
гнева, говоря последние слова.
При этом
гнев окончательно завладел
стариком: он ринулся со всех ног на сына, но, пораженный необычайным спокойствием, изображавшимся на лице Вани, остановился как вкопанный.
— Ах ты, окаянный! — кричал
старик, и всякий раз с каким-то бессильным
гневом, который походил скорее на жалобу, чем на угрозу. — Ах ты, шавель ты этакая! Ступай сюда, говорят!.. Постой, погоди ж ты у меня! Ишь те!.. Постой! Постой, дай срок!.. Вишь, куда его носит!.. Эхва!.. Эхва, куда нелегкая носит!.. Чтоб те быки забодали… У-у… Ах ты, господи! Царица небесная! — заключал он, ударяя руками об полы прорванной сермяги.
Фома вспыхнул от
гнева и стыда, круто повернулся к
старику и укоризненно сказал...
Тот, в свою очередь, обезумел от
гнева: с замечательною для семидесятилетнего почти
старика силою он выхватил у близстоящего маркера тяжеловесный кий, ударил им Янсутского по голове, сшиб его этим ударом с ног, затем стал пихать его ногами, плевать ему в лицо.
Она, не утирая слез, устремила на
старика глаза, залитые слезами, злобные, косые от
гнева; лицо и шея у нее были красны и напряжены, так как кричала она изо всей силы.
Вот хоть бы молодка эта, хохлушка, что заметила
старику насчёт тугой мошны. Молчит, зубы сжаты, тёмное от загара лицо её сердито и в глазах острый
гнев. Спросишь её о чём-нибудь — отвечает резко, точно ножом ткнёт.
Смущён я непонятной храбростью
старика, и хотя забавен
гнев его, а неловко мне, что я так разозлил человека.
Гнев и горький смех возникает в сердце моём. Понимаю, что
старик нечто уже отнял у меня. И говорю ему...
А того батенька и не рассудили, что это были святки, праздники — какое тут учение? можно ли заниматься делом? надобно гулять, должно веселиться; святки раз в году; не промориться же в такие дни над книгами! чудные эти
старики! им как придет какая мысль, так они и держатся ее, — так и батенька поступили теперь: укрепясь в этой мысли, начали раздражаться
гневом все более и более, и придумывали, как наказать детей?
А на него лезли со всех сторон налившиеся кровью, остеклевшие от
гнева глаза, искривленные бешеным криком губы, его сжимали жаркие, потные тела, под натиском которых
старик вертелся, как щепка, попавшая в водоворот.
Глаза
старика, словно потухавшие в предсмертной тоске, смотрели на него неподвижно; и с болью в душе вспомнил он этот взгляд, сверкнувший ему в последний раз из-под нависших черных, сжатых, как и теперь, тоскою и
гневом бровей.
Михаиле Степанович задохнулся от
гнева и от страха; он очень хорошо знал, с кем имеет дело, ему представились траты, мировые сделки, грех пополам. О браке он и не думал, он считал его невозможным. В своем ответе он просил
старика не верить клеветам, уверял, что он их рассеет, говорил, что это козни его врагов, завидующих его спокойной и безмятежной жизни, и, главное, уговаривал его не торопиться в деле, от которого зависит честь его дочери.
Можно, конечно, объяснять припадки
гнева в
старике Багрове тем, что таков уж его характер был, что он не мог сдержать себя.
Наконец, когда
старик заснул, совершенно пьяный, часов в одиннадцать вечера, мать невесты, особенно злившаяся в этот день на мать Пселдонимова, решилась переменить
гнев на милость и выйти к балу и к ужину.
И во
гневе за меч ухватился Поток:
«Что за хан на Руси своеволит?»
Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,
То отец наш казнить нас изволит!»
И на улице, сколько там было толпы,
Воеводы, бояре, монахи, попы,
Мужики,
старики и старухи —
Все пред ним повалились на брюхи.
Старик, всё больше распаляясь и плача от
гнева, продолжал описывать то, что он видел.
У
старика от
гнева и с горя подогнулись колени. Он послушал еще немного и, больной, ошеломленный, поплелся к себе в дом.
—
Старик! — вскричал Вульф, как порох, вспыхнувший от
гнева. Он хотел что-то присовокупить, но девица Рабе убедительно посмотрела на него, и слова замерли на его устах.
Эти две пары глаз, дышавших совершенно противоположными качествами, встретились, но взгляд
старика не выразил
гнева, а в нем скорее появился немой укор человеку, радующемуся его несчастью.
Захарий быстро смекнул, о чем хочет заговорить Савелий, и, заметя, что в глазах Назария блеснул луч
гнева, поспешно перебил
старика...